|
Собираясь в дальнюю дорогу и имея в виду планы деятельности, недостаточно ясно обрисованные и законченные, вы с трудом боретесь с чувством какой-то нерешительности, недоумения и нервозности.
Суматоха на вокзале, пыхтение поезда, как бы с трудом расшатывающегося для движения, дома... все это скоро миновало, и я остался в душном, наполненном пылью вагоне. Вы не без удовольствия, при первой же возможности, спешите пользоваться услугами сопровождающего поезд буфета. Но едва вы расположитесь на стуле, как вы видите, что к двум сартам[1], которые только что прикончили бутылку пива, присоединяются еще два и получившиеся в сумме четыре азиата быстро организуют что-то вроде базара: перебрасываются деньгами, кричат, хохочут.
Прислуга несколько конфузливо посматривает на сартов и на европейцев, отвечая на вопрос одного из последних, что туземцам, едущим во втором классе и выше, разрешается посещать столовую-буфет.
Разрешается так разрешается... продолжаем мирно сидеть… Пересечь всю почти Среднюю Азию для человека, наблюдавшего ее уже неоднократно, является долом скучным и утомительным; занять свою голову и любознательность просто нечем и тем резче сказываются на вас недочеты путешествия. Книга в такую духоту как-то не читается, спать нет возможности... приходится слушать долетающие до вашего уха разговоры и благодарить судьбу за интересные темы.
Возле меня группа спутников начинает перечислять подвиги нижних чинов, о которых приходилось читать или слышать последнее время. "Читали", говорит один: "где-то… забыл, на Неве, что ли, стала девочка тонуть, солдат бултых в воду спасать... а так как плавать не умеет, то также начинает тонуть… другие два солдата видят несчастие, тоже спасать... один плавать умел, а другой нет… получается учетверенное несчастие; в конце концов, только один уцелел, а остальные погибли". "А помните", вставляет другой: "часового, который во время наводнения оставался на посту, когда вода подступила уже до его горла". "Да и батумский часовой тоже ничего", замечает третий, "если только не забывать, что совершалось вокруг него в страшные минуты несчастия; говорят, со страху люди с ума сходили". И какой-то фантастической вереницей тянулся перечень подвигов – странных, исключительных, может быть, для некоторых народов Запада уже недоступных. Вы стоите лицом к лицу с проявлением дивной мощи человеческого духа, сказавшейся актом простым, чуждым какой-либо аффектации. К подобным подвигам мы относимся как-то спокойно, чтобы не сказать равнодушно, и это в некотором отношении очень утешительно: значит, мы еще способны на нечто подобное, значит, мы народ молодой, неизношенный и нашей родине суждено существовать очень долго. Вывод очень краткий, но современные теории вырождения государства или отдельных семейств в достаточной мере уполномачивают подобные логические скачки.
Каспийское море мы переезжали в довольно сильный ветер, почему число спутников, могших мирно беседовать, было сведено к 2 – 3. В Баку, в каюте первого класса, во время обеда собирается группа торговых людей, которая начинает философствовать о прелестях Западной Европы. Не только по характеру трактования тем, но и по костюму, лицам трудно сообразить с кем имеешь дело; не то с русскими, не то с иностранцами. Только два финляндца быстро определились своей детской хвастливостью, как только речь коснулась Финляндии.
Преимущества Запада перед нашей родиной толковалась настолько забавно, что я с трудом удерживался от смеха. Грустно лишь то, что подобные ошибки, – я разумею смешение удобств, приносимых не только культурой страны, но и другими географическими и топографическими ее условиями с самым существом культуры – впадают и не одни торговые господа, которым и сам бог простит за их детский масштабик. Сколько раз нам приходилось слушать, как сравнивают страны, города, причем дело начинается и кончается указанием на более белые передники дворников, да отсутствие грязи на улицах. Города, прилегающие к Каспийскому морю, а между ними особенно Баку, не имеют облика русских городов, смешение национальностей, языков, костюмов поразительное. Что не касается Баку в частности, то этот город имеет много оригинального и непонятного. Когда приходится слушать рассказы про него, то поражаешься удивительным контрастам, едва ли в такой мере присущим еще какому-либо уголку в мире. Над пестрой своеобразной летописью бакинских событий лежит резкий отпечаток денежного умопомешательства, которое сказывается во всем: в местной газете, текущих случаях, направлении деятельности, разговорах, мимике и ужимках обитателей города. Это что-то вроде вакханалии, что-то похожее на опьянение. Баку немало, некоторыми сторонами жизни, напоминает Калифорнию.
От Баку я продолжал свое путешествие морем на Астрахань и далее Волгой до Царицына. У устья Волги я вступал в среду чисто русскую: люди и речь все было родное и после Азии вздыхалось легче. Мелькали мимо деревни и станицы, с хорошо знакомым типом и характером постройки, с поднимающимся над уровнем крыш куполом церкви. Доносились оклики, перебранка, песня – все русские. На все смотрелось с отрадой и удовольствием... Одна лишь Волга-матушка не поддерживала радужного настроения: безлесая, мелкая, сморщившаяся в своих берегах, она напоминала какую-то обездоленную старушку.
А.С.
“Туркестанские ведомости”, 1901,
21 октября, №84, с.474-475.
|
